И.Е.Лощилов

"Увидавшие небо стада"
(Заболоцкий – Хлебников – Тютчев)

 

Н. А. Заболоцкий Гроза (1946)

Содрогаясь от мук, пробежала над миром зарница,
Тень от тучи легла, и слилась, и смешалась с травой.
Все труднее дышать, в небе облачный вал шевелится,
Низко стелется птица, пролетев над моей головой.

Я люблю этот сумрак восторга, эту краткую ночь вдохновенья,
Человеческий шорох травы, вещий холод на темной руке,
Эту молнию мысли и медлительное появленье
Первых дальних громов – первых слов на родном языке.

Так из темной воды появляется в мир светлоокая дева,
И стекает по телу, замирая в восторге, вода,
Травы падают в обморок, и направо бегут и налево
Увидавшие небо стада.

А она над водой, над просторами круга земного,
Удивленная, смотрит в дивном блеске своей наготы,
И, играя громами, в белом облаке катится слово,
И сияющий дождь на счастливые рвется цветы.

О Заболоцком как продолжателе тютчевской традиции сказано немало, в частности, и на материале "Грозы" [5; 6; 8]. Тютчевский подтекст стихотворения Хлебникова также неоднократно становился предметом научного описания [1, 117-122; 3, 10, 95-115]. "Близость их такова, что многие стихи Хлебникова кажутся живым откликом и прямым продолжением Тютчева" [3, 10]. Основная задача настоящей заметки - попытаться прочитать "Грозу" Заболоцкого (в дальнейшем – НЗ) как "живой отклик и прямое продолжение" сразу двух шедевров "классической" (ФТ) и "неклассической" (ВХ) эпох (и поэтик).

В НЗ находит продолжение не только двуплановость в решении темы грозы, но и важнейшие формальные и композиционные особенности ФТ (4 четверостишия, порядок чередования мужских и женских клаузул). В отличие от тютчевской композиционной асимметрии (3+1) [7, 397-398], в НЗ "пейзажная" и мифологическая" части строго сбалансированы в пределах четырехчастной композиции: 2+2 [6, 103-106]. Членение по принципу 3+1, впрочем, сохраняется в НЗ на уровне формы: кризису последнего из "пейзажных" 12-го стиха ФТ, с его спондеическим сбоем, соответствует "кризис" в стихе (полустишии?) 12 НЗ, слоговой объем которого вдвое меньше предыдущего, а “стопный” – соседних 5, 6 и 9. На фоне НЗ отчетливей видны скрытые в ФТ черты симметрии; так, в строфах I-II и III-IV содержатся по три полноударных стиха четырехстопного ямба. Правда, в первой половине они "разнесены" друг от друга (1, 2, 6), а во второй следуют подряд друг за другом (9, 10, 11), что приводит к своеобразной мажорной монотонности декламационной речи и делает кризис 12 стиха – а также перевод в мифологический план – неизбежным. В свете НЗ переход в ФТ от первого лица к гипотетической ответной речи ("Ты скажешь: <…>") обнаруживает, что миф не только и не столько “дублирует” пейзаж, сколько противоречит ему.

Заболоцкий намеренно строит контрастные отношения с классическим источником в области метра и ритма (не говоря уж о том, что гроза в НЗ – ночная): Я4 становится громоздким разностопным анапестом (динамику роста за счет "внесения" личного местоимения легко ощутить, сопоставив первые стопы 1 ФТ и 5 НЗ: "Люблю <…>" и "Я люблю <…>"), число стоп в строфах II-III обнаруживает тенденцию к увеличению и варьируется непредсказуемо-иррационально. Стоит вспомнить, впрочем, что ударение на последнем слоге делает наиболее "родственным" ямбу именно анапест. Уже в I строфе НЗ число трехсложных стоп превышает число двусложных в ФТ. Такая многостопность потребовала, разумеется, стабильной цезуры, каковую Заболоцкий и строит в стихах 1-3 на границе 6-го и 7-го слогов, тщательно "цементируя" ее пунктуационными знаками. Однако уже в стихе 4 элемент иррационального и непредсказуемого мощно вторгается в метрическую решетку: наряду с внутренней рифмой, неожиданно в середине стиха "подхватывающей" уже "состоявшуюся" клаузульную (зарница – шевелится – птица), в кристаллически-сбалансированный пятистопный анапест с цезурой после 2-й стопы проникает цезурное наращение [2, 79-82], нарушающее счет слогов. Это важное событие – последствия его носят лавинообразный характер – происходит как раз в слове птица, которое мы вправе интерпретировать отныне как реминисценцию из ВХ, связывающую воедино решительную деформацию стиха и слова ("птичая Русь"). [Ср. “И голос Пушкина был над листвою слышен, / и птицы Хлебникова пели у воды <…>”, 1936.]

Таблицы наглядно показывают, что мутации формы тютчевской пиесы возникают в НЗ не произвольно, но развивают особенности стиха ВХ (анапест; амфимакры, наиболее частые в первой стопе [и в первой половине стихотворения]; цезурные наращения, способные достигнуть – например, в слове обморок из стиха 11 – размера двух слогов; становящийся чудовищным рост стопности в серединной части композиции – II-III НЗ и II ВХ). Двусложное наращение и сверхсхемное ударение в первой стопе обеспечивают в стихе 11 сильный миметический эффект, “синхронизирующий” описываемое событие и описывающую речь (через голову Хлебникова возвращающий – на новом этапе – к словесной пластике Тютчева): стопы анапеста и стопы с дактилической инерцией как бы “разбегаются” направо и налево от цезуры. Наконец, сама цезура, неожиданно "прорезавшаяся" в 3-х стихах строфы II ВХ, в НЗ после строфы I становится чисто синтаксической, "прочерчивает" мощный молниеобразный зигзаг, и, потеряв смысл в "укороченном" стихе 12, гармонизируется и обретает симметрию в строфе IV, "обуздавшей" и предцезурные наращения. (Своеобразный залог этой гармонизации – упорядочивание метра [Ан6] в стихе 9; но это – затишье перед грозой.) Уже в отсутствии графических пробелов между отчетливо разграниченными строфами в ВХ видна тедненция к агглютинации (слипанию), свойственной внутренней и аутической речи, в то время как ФТ и НЗ тяготеют к филиации (разделению и расщеплению). Стóит вспомнить, что и тютчевское стихотворение в первой публикации содержало 3 строфы (I, III и IV канонического варианта).

В ударных слогах стиха 9 НЗ, вынесенного в заглавие настоящей заметки ("Увидавшие небо стада"), содержится намек на семантику утверждения/отрицания (подобно тому, как у Пушкина в строчке "Уходит Розен свозь теснины" из поэмы "Полтава" "спряталось" слово хоровод), соотносимую с гегелевской триадой 'Тезис' – 'Антитезис' – 'Синтез'. Этот стих содержит 9 слогов, и, таким образом, изосиллабичен как стихам с женской клаузулой Я4 (таков хрестоматийно-известный стих 1 ФТ), так и Ан3 с мужской (таковы стихи 1 и 3 ВХ): "Люблю грозу в начале мая <…>" (да) – "В этот день голубых медведей <…>" (нет) – "Увидавшие небо стада" (да – нет – да).

В рукописи "Грозы" стих 4 первоначально выглядел так: "Низко стелется птица над безумной моей головой" [6, 105]. Здесь видится не только автореминисценция обэриутского периода (от "Поприщина" до "Безумного волка", одним из прототипов которого был Хлебников [4]), но и прямое указание на чаемое воссоздание-воскрешение "разорванного сознания" (Пунин) великого поэта XX столетия в личном опыте ("приказанье проснуться"). Темная рука ("самое загадочное, не разъяснимое логически" [6, 103] место стихотворения) и безумная голова – таковы телесные атрибуты лирического героя стихотворения Заболоцкого, отсылающие, соответственно, к темной воде [в футуристических "облацех"?], откуда появилась в мир светлоокая дева, и – к трагическому опыту поэзии и судьбы Будетлянина ("Когда сердце н<о>чери обнажено в словах, / Бают: он безумен", 1912).

Можно предположить, что в 1946 году, сразу после обретения свободы от восьмилетнего заключения в недрах сталинской пенитенциарной системы, Николай Заболоцкий предпринял дешифровку (по терминологии Ежи Фарыно) энигматического хлебниковского стихотворения, и, тщательно "прощупав" его отношения с классическим первоисточником, предоставил в своей "Грозе" полную волю и пространство для развития в горизонтальном – справа налево – измерении стиха тенденциям, наметившимся в ВХ, оставаясь при этом в вертикальных и клаузульных пределах заданной Тютчевым формы. Сохраняющий связность и своеобразную "классичность" ("разросшийся" до шести стоп анапест в стихах 5, 6 и 9 способен, например, спровоцировать смутные гекзаметрические ассоциации) текст сохраняет и черты ритмической монструозности, присущие нарочито-иррациональной (и культивирующей иррациональность), "заумной" поэтике Будетлянина; а навстречу античному громовержцу (тютчевскому Зевесу) в 1946 году из тёмной воды поднимается у Заболоцкого не столько античная же Афродита, сколько хлебниковские Ночерь и Моряна Любес. Существенно и то, что встреча верховного божества древних греков и ‘богини’, рожденной из причудливой неомифологической "пены" Серебряного века, где софиология Соловьева смешалась с ницшевской "критикой" и федоровской "ревизией" христианства, приводит к триумфальному воплощению Слова-Логоса в ореоле тютчевских ассоциаций: "И, играя громами, в белом облаке катится слово, / И сияющий дождь на счастливые рвется цветы."

 

Литература

1. Башмакова, Н. Слово и образ: О творческом мышлении Велимира Хлебникова. Helsinki, 1987.
2. Гаспаров, М. Л. Русские стихи 1890-х – 1925-го годов в комментариях. М., 1993.
3. Дуганов, Р. В. Велимир Хлебников: Природа творчества. М.,1990.
4. Лощилов, И. Феномен Николая Заболоцкого. Helsinki, 1997.
5. Парфенова, Р. Две “ГРОЗЫ”: Сопоставление стихотворений “Гроза” Н. А. Заболоцкого и “Весенняя гроза” Ф. И. Тютчева на уроке литературы в 11-м классе // http://archive.1september.ru/lit/2001/14/lit14_05.htm
6. Слинина, Э. В. Мысль – Образ – Музыка в стихотворении Н. А. Заболоцкого "Гроза" // Лирическое стихотворение. Анализы и разборы: Учебное пособие. Отв. ред. Ю. Н. Чумаков, Л., 1974, 99-109.
7. Чумаков, Ю. Н. Принцип "перводеления" в лирических композициях Тютчева // Чумаков, Ю. Н. Стихотворная поэтика Пушкина. СПб, 1999, 397-406.
8. Pratt, S. Antithesis and Completion: Zabolockij Responds to Tjutčev // Slavic and East European Journal 2 (1983), 211-227.

 

© И. Е. Лощилов