Т. В. Цвигун. О преодолении энтропии в поэтическом тексте

Общие вопросы авангардоведения

Другие исследования об авангарде

Т. В. Цвигун

О преодолении энтропии в поэтическом тексте

(К семиотической структуре текста в русском авангарде 10–30-х гг.)

В работе доказывается невозможность рассмотрения “анормативного” (авангардистского) поэтического текста как реализующего свойство максимальной энтропии при стремящейся к нулю избыточности. Защита подобного текста от распада в качестве необходимого условия предполагает деформацию его семиотической структуры: план выражения и план содержания текста как знака, вступая в отношения асимметрии, по-разному влияют на его информативную ценность. В итоге потенции самой текстовой структуры налагают границы на возможные формы поэтического эксперимента.

При системном рассмотрении историко-литературного пространства ХХ века мы со всей очевидностью должны признать факт его особого расслоения, что тем более значимо на фоне общей тенденции к относительно целостному – и в этом смысле единому – развитию предшествующих литературных эпох. В ХХ веке литература избирает принципиально иную стратегию: она последовательно приобретает два модуса¹ и уже в силу этого осознает себя как явление биполярное. При этом “основное” историко-литературное пространство создается позитивным модусом и определяется поэтическими² системами, которые условно могут быть обозначены как “нормативные”. Принципиально важно, что на этом фоне под влиянием негативного модуса (модуса отрицания “нормативности”³) оформляются системы “анормативного” типа, к которым в русской литературе относятся в первую очередь различные формы поэтического авангардизма; именно наличие “анормативных” систем и является прерогативой литературы ХХ века. Модус отрицания, закрепляемый за системами данного типа, со всей безусловностью приводит к радикальной реформе самих основ организации поэтического текста, к созданию ситуации тотального эксперимента.

Как представляется, общую закономерность подобного эксперимента в поэтических системах “анормативного” типа можно охарактеризовать как последовательное стремление к созданию информативно сильного текста на фоне преодоления информативной неполноты текста “нормативного”. Осуществляемая русским авангардом реформа текстового пространства – если суммировать ее частные проявления в различных авангардистских направлениях и подвести их под единые основания – в целом строится на принципе элиминирования из него тех компонентов, которые осознаются либо как неинформативные, либо как обладающие слабой информативностью относительно “сильных”, выделенных компонентов текста. Вероятно, окончательным логическим пределом реализации подобного “редукционистского” подхода к поэтическому тексту следует признать теорию и практику русского конструктивиста А. Чичерина: последовательно отказывая вербальному знаку в его информативной состоятельности и, как следствие, максимально “сокращая” его (иногда до полного отсутствия), А. Чичерин создает поэтический текст (в его терминологии – конструэму) как единый и нерасчлененный визуальный знак. При этом именно последнему свойственно качество “максимальной нагрузки потребности на единицу его <материала. – Т.Ц.>, т.е. – коротко сжато, в малом – многое, в точке – все”⁴. Фактически здесь речь идет о стремлении к предельной информативной емкости поэтического знака.

Надо сказать, что сходные процессы “сокращения” текстового пространства и, как следствие, уплотнения его информативности в той или иной степени обнаруживаются в ряде самых разных форм русского авангардизма⁵.

Однако отметим, что принятие подобного положения, на первый взгляд, приводит к явному исследовательскому парадоксу: мы будем вынуждены констатировать, что информативная ценность текста “анормативного” типа (напр., заумного или визуального) окажется выше и – более того – максимальной по сравнению с “нормативным” поэтическим текстом. Характерно, что это противоречие было обозначено уже на самых ранних этапах обращения к данной проблеме; так, в одной из первых отечественных работ, затрагивающих – пока косвенно – вопрос об информативном статусе “анормативного” поэтического текста, именно логически выводимый тезис: “бессмыслица <в данном случае заумь. – Т.Ц.> всего богаче информацией” – оценивается как “contradictio in adjecto”⁶.

Сама возможность существования обозначенного парадокса, как представляется, порождает необходимость обращения к комплексу явлений, сопутствующих проблеме информативной ценности поэтического текста любого типа. Речь прежде всего должна вестись о двух явлениях, противоположно влияющих на информативную емкость текста, – энтропии и избыточности.

Поскольку в современной науке соотношение терминов “информация”, “энтропия” и “избыточность” достаточно неустойчиво (в силу активного взаимодействия разных методологических парадигм), оговорим, что в настоящей работе мы опираемся на терминологический аппарат теории информации. В соответствии с этим будем понимать (в рамках традиции, заложенной К. Шенноном):

а) под “энтропией” – меру неопределенности (непредсказуемости) системы, характеризующуюся возможностью выбора в качестве последующего элемента некоторого ряда любого варианта из конечного числа таковых;

б) под “информацией” – снятие неопределенности в системе путем реализованного выбора варианта, причем непредсказуемого по отношению к предшествующим состояниям системы выбора;

в) под “избыточностью” – меру изначальной предсказуемости выбора последующего элемента ряда, вследствие чего сам этот выбор не приводит к появлению новой информации (последняя предопределена заранее); при этом сама предсказуемость выбора оказывается обусловленной предшествующими состояниями системы;

г) в триаде “энтропия – информация – избыточность” первый и третий компоненты противопоставлены друг другу в силу разного отношения к информации, при этом последняя мыслится не как содержательная, а исключительно как комбинаторная категория.

Если с этих позиций рассмотреть сущность поэтического текста, то можно утверждать, что здесь, по сравнению с естественным языком, значительно изменяется уровень энтропии и избыточности, а также характер соотношения между ними. Как отмечает И. Левый (со ссылкой на И. Фонадя), “художественный язык имеет <…> более высокую избыточность и высшую энтропию, представляющие собой величины приблизительно обратно пропорциональные”⁷. В этом смысле специфика поэтического текста состоит в том, что он допускает на первый взгляд невозможную ситуацию: здесь одновременно сочетаются два максимума – максимум энтропии и максимум избыточности.

Подобное обстоятельство оказывается обусловленным некоторыми специфическими закономерностями построения текста этого типа. С одной стороны, энтропия поэтического текста резко возрастает за счет снятия в нем любых запретов на сочетание значимых элементов (вспомним в связи с этим “принцип метафоры”, обоснованный Ю.М. Лотманом); в результате этого существенно увеличивается степень неопределенности и непредсказуемости выбора элементов, структурирующих текстовое пространство. Однако рассматривая текст с другой стороны, мы обнаруживаем в нем обратную тенденцию, а именно возрастание уровня избыточности. В данном случае второй основополагающий принцип организации текста – “принцип повтора” – делает появление нового элемента предсказуемым и заранее предопределенным самой системой (ср. различные типы повторов – звуковых, ритмических, грамматических, композиционных и т.д.).

Характеризуемый такими свойствами поэтический текст может быть представлен как поле одновременного взаимоприсутствия двух допустимых максимумов – энтропии и избыточности. Если обозначить условный максимум данных величин как 1, а их отсутствие – как 0 (подчеркнем, что речь идет о сугубо условных величинах, реальный подсчет которых применительно к таким сложным последовательностям, как художественный текст, практически невозможен, что неоднократно отмечалось исследователями⁸), то распределение информации в поэтическом тексте может быть представлено в виде следующей схемы:

0 < энтропия → 1

0 < избыточность → 1⁹.

При этом следует отметить, что подобное соотношение между энтропией и избыточностью оказывается оптимальным условием сохранения функциональной онтологии поэтического текста, а именно – его способности выступать одновременно и как сообщение эстетическое (что обеспечивается “деавтоматизирующей” ролью энтропии), и как сообщение собственно коммуникативное (чему служит “автоматизирующая” избыточность)¹⁰.

Однако обратим внимание на то, что рассмотренный тип соотношения между энтропией и избыточностью прежде всего определяет существование тех поэтических систем, которые ранее были обозначены как “нормативные” (сюда в самом первом приближении может быть отнесен любой текст неэкспериментального типа). Обращение же к текстовым системам “анормативного” типа заставляет предположить возможность принципиально иного соотношения энтропии и избыточности. С определенной долей уверенности можно утверждать, что сущность любого художественного эксперимента, независимо от конкретных форм его историко-литературного воплощения, обязательно будет состоять в повышении уровня энтропии как неопределенности по отношению к предшествующему состоянию литературного процесса.

Рассмотрение с этих позиций “анормативного” текста, получившего наибольшую актуальность в практиках русского авангардизма 10–30-х гг., приводит к следующему сугубо гипотетическому ожиданию: применительно к поэтическим системам “анормативного” типа следует предположить существование такой теоретической модели текста, для которой соблюдается условие: энтропия → 1, избыточность → 0. Подобное ожидание явно подкрепляется той специфической интенцией, которая последовательно навязывается изнутри самой авангардной системы. Стремясь к созданию информативно сильного/насыщенного текста, авангард декларирует максимальную энтропию как обязательное и необходимое свойство этого текста. Приведем несколько примеров:

– Предисловие к “Садку Судей II”: “Во имя свободы личного случая мы отрицаем правописание”, “Мы во власти новых тем: ненужность, бессмысленность… – воспеты нами”¹¹;

– А. Крученых, “Новые пути слова”: “чем больше беспорядка мы внесем в построение предложений – тем лучше”, “Наша цель лишь указать на самый способ неправильности, показать ее необходимость и важность для искусства”¹²;

– Н. Заболоцкий, “Мои возражения А.И. Введенскому, авторитету бессмыслицы”: “Бессмыслица не от того, что слова сами по себе не имеют смысла, а бессмыслица от того, что чисто смысловые слова поставлены в необычайную связь – алогического характера. Необычное чередование предметов, приписывание им необычайных качеств и свойств, кроме того – необычайных действий”¹³;

– Д. Хармс, “Сабля”: “Самостоятельно существующие предметы уже не связаны законами логических рядов... Существительные слова рождают глаголы и даруют глаголам свободный выбор”¹⁴.

Обратим внимание, что реализация принципа энтропии в системах “анормативного” типа, как это показывают примеры из деклараций и манифестов, может принимать различные формы, но при этом общей является установка на “свободу выбора”, “бессвязность”, “случайность” и под. как главные моделирующие характеристики текста.

Таким образом, если исходить только из автометатекстуального компонента (т.е. из деклараций и манифестов) авангарда, то следует признать правомерность существования текста со свойствами максимальной энтропии при стремящейся к нулю избыточности. Показательно, что подобная интенция, навязываемая изнутри самого авангардизма, была исключительно сильной, именно поэтому уже первые попытки осмысления и интерпретации этой системы осуществлялись с точки зрения наличия у нее свойства энтропии. (В частности, такой взгляд на природу авангардистского – в данном случае кубофутуристического – текста был свойствен П. Флоренскому, утверждавшему его чисто “энергийную” и поэтому абсолютно хаотическую, рационально непредсказуемую сущность¹⁵.)

Однако практическая реализация этой установки неизбежно подводят нас к следующему комплексу вопросов: 1) Защищает ли себя поэтический текст от тотальной энтропии? 2) Влияет ли повышение уровня энтропии на структуру поэтического текста как знака? 3) Имеет ли художественный эксперимент границы?

Для решения этих вопросов применительно к текстам “анормативного” типа требуется принципиальное разграничение таких двух их составляющих, как план выражения и план содержания. Отметим, что не проводимое нами ранее такое разграничение на уровне “нормативного” текста обусловлено тем, что здесь распределение функций между энтропией и избыточностью равномерно осуществляется и в плане выражения, и в плане содержания¹⁶, поэтому разведение и изолированное рассмотрение этих планов оказывается нерелевантным. Однако авангард, для которого сами категории выражения и содержания исключительно часто становятся объектами непосредственной рефлексии, как правило, реализует эксперимент, выбирая в качестве доминантного лишь один из этих уровней¹⁷.

Подобная разновекторность эксперимента в рамках авангардистского поэтического текста, на наш взгляд, и обусловливает неодинаковые условия для повышения степени поэтической энтропии. Так, если художественный эксперимент обращен на план выражения (ПВ), то именно здесь мы вправе ожидать резкий рост уровня энтропии; обратная ситуация – а именно эксперимент в плане содержания (ПС) – вызывает аналогичные процессы на другом полюсе системы – в области семантики.

Наглядным примером ситуации первого типа (где энтропия в плане выражения максимальна, → 1) могут послужить тексты радикальной фонетической зауми А. Крученых, А. Туфанова, И. Зданевича и частично И. Терентьева. К примеру, тексты И. Зданевича и А. Крученых:

Труперда
хушок жапарясай
захуху выеючячь
вуЕнит зюнчь
бужачяй сагтЕг
чакит
Епша
сиячая тронть

И. Зданевич¹⁸;

ЙЬЫП ЧОРТОК ЗЬВ
ГВОЗДЁЙ РИ ГИНШДРВ
ПЕПЛЕМ НЮХИОЙ

А. Крученых¹⁹.

В данном случае максимум энтропии в плане выражения обусловлен ситуацией, при которой выбор каждого последующего формального элемента оказывается абсолютно открытым и непредсказуемым, а сам этот элемент никак не детерминирован предшествующим ему формальным рядом.

Исключительно важно, что в подобных текстах энтропия подчиняет себе формальные единицы разного порядка, обнаруживая при этом жесткую зависимость высших языковых уровней от низших. По сути дела, мы сталкиваемся с ростом энтропии, имеющим проспективный характер: энтропия одного уровня порождает энтропию другого²⁰. Так, полная свобода выбора в последовательной комбинации единиц низшего уровня – фонетического – свидетельствует о приближении энтропии на данном уровне текста к максимуму. Из двух представленных примеров подобная ситуация в большей степени характерна для текста А. Крученых, где оказываются реализованными абсолютно ненормативные для системы русской фоники и поэтому потенциально непредсказуемые в структуре последовательного ряда сочетания типа ЙЬЫП, ГИНШДРВ и т.п.

В свою очередь построение и комбинаторика единиц иных уровней (начиная с морфемного), вероятно, оказываются зависимыми от максимума энтропии низшего языкового уровня. Достаточно очевидно, что ненормативность сочетаний элементов фонетического ряда затрудняет установление самих границ элементов других уровней и, как следствие, не позволяет соотнести их с узуальными языковыми моделями. Наглядным примером в данном случае является текст И. Зданевича, где вариативность установления границ морфем обусловлена невозможностью однозначной идентификации той или иной морфемы в составе слова²¹. Подобное текстовое обстоятельство создает условие для того, чтобы выбор той или иной единицы при построении синтагмы разного порядка (комбинаторика морфем, слов и т.д.) также был непредсказуемым и предельно свободным.

Однако обратим внимание на характер плана содержания рассматриваемых текстов. Инерция восприятия поэтического текста как единого симметричного²² знака, в котором ПС и ПВ полностью соответствуют друг другу и подчинены равным закономерностям (что свойственно текстам “нормативного” типа), применительно к рассмотренным текстам заставляет ожидать максимум энтропии не только в ПВ, но и в ПС. Реально же максимальная энтропия, которая, на первый взгляд, характеризует и уровень ПС представленных выше текстов, в итоге оказывается абсолютно мнимой.

Так, заумные квазислова (как, собственно, и элементы других уровней), которые исходно воспринимаются как различные и различимые формальные единицы, никак не дублирующие друг друга, в силу пустоты их плана содержания выступают в тексте как изосемантичные. Равная степень семантической некатегоризуемости этих единиц делает появление каждой последующей из них однозначно предсказуемой для плана содержания: каждый вновь входящий элемент ряда семантически пуст и поэтому подобен любому другому – как предшествующему, так и последующему. Такое качество плана содержания позволяет говорить о нем не как о максимально энтропийном, а напротив – как о достигающем максимума избыточности. Вследствие этого текст как знак существенно деформирует свою структуру и обнаруживает новое свойство – асимметричность: ПВ и ПС оказываются разновекторными и пребывают в противоположных состояниях (максимум энтропии в ПВ при максимуме избыточности в ПС).

Рассмотрение текстов данного типа с предлагаемой точки зрения позволяет существенно расширить их область. Указанным условиям (максимум энтропии плана выражения, максимум избыточности плана содержания), вероятно, соответствуют также авангардистские поэтические тексты, не относящиеся к явлениям фонетической зауми, но типологически близкие им. Например, по сходным принципам строятся тексты типа хлебниковского “Заклятия смехом”, большинство текстов В. Каменского, где энтропия подчиняет себе область словообразования (ПВ), тогда как избыточность плана содержания формируется повторением смыслов (или смысла), заданных общей корневой морфемой²³.

Другой принцип максимального повышения энтропии текста, но уже в области плана содержания, может быть прослежен в художественной практике обэриутов (в первую очередь – у А. Введенского и Д. Хармса). Приведем два примера из поэтических текстов А. Введенского:

я думаю вот добрый вечер
кафтан пустой кому перечить
лишь полки пальмами висят
да в уголках бобы свистят
они себе ломают шляпу
они стучат в больные лапы
медведи волки тигры звери
еноты бабушки и двери
(На смерть теософки)²⁴;

муха ветхая летит
и крылами молотит
начинается закат
беден среден и богат
(Ответ богов, 72).

Высокая степень энтропии плана содержания в этих примерах достаточно очевидна: выбор каждого последующего смыслового элемента (в данном случае слова или минимальной синтагмы – словосочетания) принципиально непредсказуем и не мотивирован предыдущим рядом элементов, что обусловлено во многом максимальным разрушением узуальных языковых семантических валентностей. В итоге смысловая комбинаторика текста высвобождается из-под действия естественных логико-семантических законов и строится на допущении включать в линейный смысловой ряд любую единицу, создавая при этом сочетания алогичного характера (например: медведи волки тигры звери как реализация ненормативной семантической модели “вид + вид + вид + род”, где последний элемент непредсказуем и не выводим из предшествующих состояний системы; в уголках бобы свистят – “неодушевленный предмет + действие, осуществляемое одушевленным предметом”; закат / беден среден и богат – “предмет + его признаки, последовательно исключающие друг друга” / “предмет + признаки, не свойственные данному предмету” и т.п.).

Однако отмеченная ранее асимметричность текста “анормативного” типа релевантна для распределения энтропии и избыточности и в данном случае. В итоге возможная и первоначально предполагаемая на уровне плана выражения энтропия заменяется стремящейся к пределу избыточностью. Об избыточности в “анормативных” текстах этой разновидности позволяют говорить следующие факты (их число, несомненно, больше, однако мы остановимся на наиболее характерных):

а) при разрушении семантических валентностей в тексте присутствует стремление к полному соблюдению презумпции правильности валентностей грамматико-синтаксических (ср. различные примеры из А. Введенского: начинается закат / беден среден и богат; в траве лежала заграница; и сказала вот и я / черепаха и статья. В случае поэтики Д. Хармса можно говорить о разрушении логических основ сюжетосложения при последовательно правильной языковой манифестации текста);

б) последовательно проводимое стремление к созданию стиха, упорядоченного на уровне рифмы; при этом рифма выступает здесь как знак формальной урегулированности текста, разрушающий в то же время его семантическую корректность. Ср.: третьей прозвище Татьяна / так как дочка капитана; говорит одна девица / я хочу дахин дахин / сестры начали давиться / шили сестры балдахин (А. Введенский “Ответ богов”, 69);

в) достаточно частое использование в качестве метрической основы текста автоматизированного – в силу своей традиционности – Я₄ или Х₄. Этот аспект требует некоторого дополнительного комментария. Характерно, что в поэзии обэриутов случаи обращения к силлабо-тонике и – более того – к двусложным размерам оказываются подавляющими; подобная тенденция, как представляется, обусловлена стремлением усилить свойство избыточности плана выражения, поскольку двусложные размеры однозначно представляют меньшую степень свободы выбора для ритмических вариаций, нежели другие ритмические формы, прежде всего тонические и свободный стих.

Рассмотренные примеры со всей очевидностью свидетельствуют о том, что и в данном случае мы имеем дело с деформацией семиотической структуры текста. Здесь обнаруживается противоположное распределение действия энтропии и избыточности, однако сам принцип их соотношения (компенсация энтропии одного плана избыточностью другого) остается неизменным.

Итак, суммируем предложенные в работе наблюдения в следующем комплексе выводов:

1) как ни парадоксально, соотношение между энтропией и избыточностью в “нормативных” и “анормативных” системах типологически сходно: в каждом случае поэтический текст обнаруживает тенденцию к максимальному росту и энтропии, и избыточности. Это дает основание говорить, что оба типа текстов обладают равной степенью информативной ценности;

2) теоретический конструкт, для которого было бы выполнимо условие: энтропия → 1, избыточность → 0 – и который мы первоначально гипотетически отнесли к “анормативному”/авангардистскому тексту, оказывается практически не реализуемым²⁵;

3) можно утверждать, что создание текста с энтропией → 1 при полном отсутствии избыточности невозможно: защищая себя от тотальной и абсолютной энтропийности, текст обязательно восстанавливает свойство избыточности по меньшей мере на одном из полюсов своей системы;

4) защита текста от полной энтропии провоцирует деформацию его как знака: утрачивая исходно присущую ему симметрию между ПС и ПВ, текст порождает такую модель отношений между ними, при которой одному из планов приписывается свойство максимальной энтропии, тогда как другому – максимальной избыточности. В итоге асимметричность знака в тексте “анормативного” типа оказывается необходимым условием, позволяющим избежать разрушения самого текста, или, пользуясь терминологией А. Моля, “хрупкости” сообщения²⁶. Речь фактически, может идти о приобретении текстом “анормативного” типа особой онтологической характеристики – асимметрии его ПС и ПВ;

5) возвращаясь к исходно заявленному тезису о попытках авангардистских поэтических систем создать информативно совершенный текст, следует констатировать общую неудачу любого поэтического эксперимента подобного рода. Как мы видим, сам текст, моделируя новые законы своей организации, препятствует этому.

Примечания

1. В данном случае речь ведется об общей типологии литературы ХХ века, где вопрос о членимости историко-литературного процесса на более дробные формации (направления, течения, группировки и т.д.) оказывается второстепенным.

2. “Поэтическое” в данном случае понимается в расширительном смысле (в русле традиции теории поэтического языка) как родовое обозначение эстетико-литературных фактов разного порядка.

3. Ср. концепцию Н.А. Фатеевой об особом характере “отрицания” в литературе ХХ века. – Фатеева Н.А. Интертекстуальность и ее функции в художественном дискурсе // Изв. РАН Сер. литературы и языка. 1997. Т.57. № 5.

4. Чичерин А., Сельвинский Э.К. Клятвенная конструкция конструктивистов-поэтов // Литературные манифесты: От символизма до “Октября”. М., 2001. С. 323. Курсив авторов. – Т.Ц.

5. См. об этом подробнее: Цвигун Т.В. Практика vs. теория: о моделях текстопорождения в поэзии русского авангарда 10–30-х гг. // Внутренние и внешние границы филологического знания: Материалы Летней школы молодого филолога. Приморье. 1–4 июля 2000 г. Калининград, 2001; Цвигун Т.В. Закон “сокращения текстовых усилий” в поэтических системах начала ХХ века // Русская литература ХХ века: итоги столетия. Сборник трудов междунар. научн. конференции молодых ученых. Санкт-Петербург, 16–18 марта 2001 г. СПб., 2001.

6. См.: Зарецкий В. Образ как информация // Вопр. литературы. 1963. № 2. С. 74.

7. Левый И. Теория информации и литературный процесс // Структурализм: “за” и “против”. М., 1975. С. 300.

8. Так, сложность подсчета количества энтропии и избыточности указывается уже для единиц естественного языка, больших, чем звук или буква (см. об этом: Пиотровская А.А., Пиотровский Р.Г., Разживин К.А. Энтропия русского языка // Вопр. языкознания. 1962. № 6). Тем более это положение относимо к системе поэтического текста, где действие законов естественного языка усугубляется наложением на них законов поэтических. Именно поэтому один из постулатов теории информации – постулат конечности числа вариантов выбора – применительно к поэтическому тексту трансформируется в постулат потенциальной конечности данного числа.

9. Символ à здесь имеет значение “стремится”.

10. Ср.: “…в структуре художественного текста одновременно работают два противоположных механизма: один стремится все элементы текста подчинить системе, превратить их в автоматизированную грамматику, без которой невозможен акт коммуникации, а другой – разрушить эту автоматизацию и сделать самое структуру носителем информации”. – Лотман Ю.М. Структура художественного текста // Лотман Ю.М. Об искусстве. СПб., 1998. С. 82.

11. Цит. по: Русский футуризм: Теория. Практика. Критика. Воспоминания. М., 1999. С. 42.

12. Крученых А. Новые пути слова // Крученых А., Хлебников В., Гуро Е. Трое. СПб., 1913. С. 29, 32.

13. Заболоцкий Н.А. “Огонь, мерцающий в сосуде…”: Стихотворения и поэмы. Переводы. Письма и статьи. Жизнеописание. Воспоминания современников. Анализ творчества. М., 1995. С. 181.

14. Хармс Д. Цирк Шардам: Собр. худож. произведений. СПб., 1999. С. 253.

15. См.: Флоренский П. Мысль и язык // Флоренский П. <Соч.: В 2 т.> У водоразделов мысли. М., 1990. Т. 2.

16. См. об этом: Левый И. Указ. соч. С. 300–301.

17. О первых попытках разграничения “формального” и “семантического” эксперимента в поэзии см.: Ревзин И.И. Грамматическая правильность, поэтическая речь и проблема управления // Из работ московского семиотического круга. М., 1997.

18. Цит. по: Поэзия русского футуризма. СПб., 1999. С. 532.

19. Цит. по: Крученых А. Стихотворения, поэмы, романы, опера. СПб., 2001. С. 82.

20. В данном случае мы сталкиваемся с особой реализацией универсального лингвистического закона взаимной обусловленности высших и низших уровней языка.

21. Ср.: “…языковая единица является таковой, только если ее можно идентифицировать в составе единицы более высокого уровня”. – Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974. С. 132. Курсив автора. – Т.Ц.

22. Вводимое в работе понятие симметричности/асимметричности текста как знака существенно отличается от закона асимметричного дуализма языкового знака в формулировке С. Карцевского. Если для концепции С. Карцевского определяющим является соотношение объемов ПВ и ПС, то в нашем случае речь ведется о единстве или различии в свойствах ПВ и ПС.

23. Примечательно, что именно на осознании смысловой избыточности названного хлебниковского текста базируется определение его Р. Якобсоном как “сложного тавтологического построения”. См.: Якобсон Р. Новейшая русская поэзия. Набросок первый: Подступы к Хлебникову // Якобсон Р. Работы по поэтике. М., 1987. С. 296.

24. Цит. по: Введенский А. Полное собр. произведений: В 2 т. М., 1993. Т. 1. С. 66. Далее тексты А. Введенского цитируются по этому изданию с указанием страниц в скобках.

25. Предложенный нами анализ позволяет еще раз доказать справедливость тезиса: “…если бы речь (устная и письменная) представляла бы собой “оптимальную” систему кодирования, т.е. обладала бы нулевой избыточностью, то художественная литература, по-видимому, не была бы возможна”. – Яглом И.М., Добрушин Р.Л., Яглом А.М. Теория информации и лингвистика // Вопр. языкознания. 1960. № 1. С. 108.

26. О “хрупких” сообщениях см.: Моль А. Теория информации и эстетическое восприятие. М., 1966. С. 113.

Другие исследования об авангарде