Исследования о немецком авангарде

Другие исследования об авангарде

Фердинанд Хардекопф (Ferdinand Hardekopf) (15.12.1876, Фарель (Varel)/Ольденбург – 24.03.1954, Цюрих) – яркий представитель раннего экспрессионизма Германии, лирик, эссеист, блестящий стилист и переводчик с французского – практически не известен российскому читателю. Своей безвестностью он, по-видимому, отчасти обязан и К. Пинтусу, который, как известно, составил “Библию экспрессионизма” – поэтическую антологию “Сумерки человечества. Документ экспрессионизма”, 1919/20, руководствуясь исключительно личными симпатиями и дружескими отношениями с авторами, и не включил в нее этого талантливого поэта. Этой, безусловно, замечательной и до сих пор самой знаменитой и читаемой антологией К. Пинтус на много лет определил канон экспрессионизмоведения и круг исследуемых “канонизированных” авторов. Однако неповторимостью своего профиля экспрессионизм обязан не только поэтам первого ранга, таким как Г. Гейм, Г. Тракль или Г. Бенн, но и не вошедшим в антологию представителям “фаланги молодых” (К. Хейнике) – П. Больдту, Г. Лейбольду, Г. Эренбауму-Дегеле, Г. Заку, П. Бауму и, конечно же, Ф. Хардекопфу.

До 1910 года Ф. Хардекопф публиковался в журнале “Шаубюне” (“Schaubühne”) с остроумными критическими эссе о литературе, искусстве, берлинской жизни, путешествиях и знаменитостях. Получив коммерческое образование, он работал стенографистом в берлинском Рейхстаге, однако в период между 1910 по 1916 год его чаще можно было видеть в богемном “Café des Westens” на Курфюрстендам, чем при исполнении служебных обязанностей. Несмотря на небольшое количество опубликованных поэтических и критических произведений, Ф. Хардекопф оказал большое влияние на литературу начала века¹. Известные литературные политики и критики А. Керр и К. Хиллер вообще считали его ключевой фигурой раннего экспрессионизма. А. Керр на страницах своего журнала “Пан” (Ф. Хардекопф недолго сотрудничал с ним в Мюнхене в 1911 г.), а К. Хиллер в “Ди Акцион” (1912) дали блестящую характеристику изысканно-экстравагантной и ироничной лирике поэта: “Друзья, учитесь у Хардекопфа. Какой уровень, каково благородство структуры, какова сама личность! Хардекопф пишет кровью. Учитесь у него контрапункту; как он расставляет акценты, как он устанавливает динамические связи между предложениями < ...> , как он < ...> смешивает аффекты, как он умеет суть многоклеточного мыслительного комплекса швырнуть в горшок одного слова. Учитесь у него < ...> la formule; умению сжать туманные психические испарения в кристаллическое тело, фиксации ускользающего, просветлению смутного. < ...> Он никогда демагогически не жертвовал своей духовностью в угоду ненависти < ...> . Из всех сложных поэтов он был самым пламенным борцом, но среди всех борцов – принцем...”². К. Хиллер включил в первую антологию экспрессионистской лирики “Кондор”, 1912, четыре стихотворения Хардекопфа³. Ф. Хардекопф, будучи горячим сторонником мира, взаимопонимания и терпения, оставался реалистом, не разделявшим экспрессионистской утопии “человек добр” (“Der Mensch ist gut”). На призывы о всеобщем братстве (Л. Рубинер) он реагировал скептически и утверждал, что мораль продолжает оставаться “лучшим бизнесом на земле” (Und so bleibt im Erdental / Bestes business die Moral). При этом по отношению к себе он был крайне строг, придерживался своей собственной шкалы моральных и эстетических ценностей; хотя в его богемном круге было дозволено все, он следовал своему идеалу – дисциплинированному Жюльену Сорелю из “Красное и черное”. По воспоминаниям друзей, “от него исходило феноменальное притяжение, он вызвал целый поток подражателей своей манере держаться, говорить, нервно морщить лоб, своим необычайно ухоженным рукам. Его обаяние и влияние крылись не столько в его отшлифованных стихах, остроумных эссе и поэтических видениях, сколько в его личности. Когда он, с тяжелой красивой головой, втянутой в плечи, впервые появился в 1912 г. в берлинском “Café des Westens”, то показался всем неким прообразом Поэта, дистиллированным из “много Бодлера” и “немного Гете”⁴.

Ф. Хардекопф был постоянным сотрудником журнала “Ди Акцион”, и в нем с 1911 по 1916 г. было опубликовано почти все его поэтическое наследие, часто под псевдонимом Стефан Вронски (Stefan Wronski). Дважды, в 1913 и в 1921 г., К. Вольф издает сборники его стихов в своей знаменитой поэтической серии “Der Jüngste Tag” (“Судный день”)⁵. В 1916 г. Ф. Пфемферт публикует его стихи и “Прозаические миниатюры” (“Lesestücke”) отдельным изданием в серии “Акционс-бюхер” (“Aktions-Bücher”)⁶. Почти все стихотворения и прозаические миниатюры, включенные в “Lesestücke”, первоначально вышли отдельными журнальными публикациями. Появление всего цикла вызывало широкий читательский резонанс и сопровождалось хвалебными рецензиями в прессе⁷. “Lesestücke” – “стилистические сублимации. Кажется, что они написаны не пером, а тончайшей, необычайно острой иглой, медленно прорисованы, слово за словом, буква за буквой, осторожно; каждому штриху предшествует драгоценное размышление с эстетически просветленной радостью от всей этой выверенности. Наслаждение в последней эстетической инстанции – того же самого они требуют и от читателя: способности к пронзительному духовно-эстетическому наслаждению. < ...> Здесь ничто не исчерпывается своим содержанием. Порой конкретное содержание и вовсе не чувствуется (как, например, в “Манон. Фрагменты конвенционального детективного романа”) < ...> “Lesestücke” как Букварь. < ...> Для постоянного перечитывания. Букварь стиля и радости стиля. Это действительно радость, хотя и базирующаяся на нигилизме, радость от строгой линейности языка и опасная радость иронии по отношению к другим и самому себе”⁸. Но нередко сквозь элегантный сарказм вдруг прорывается тревожное чувство: “Как скупо полдень освещен. Озерная вода / чернея погружается в свой склеп. / Мир испускает свой последний свет, / Так слаб и бледен не бывал он прежде никогда. / Колышутся в болоте чахлые кусты, / Березы нервы болью изошли. / Больно пространство, время умирает. / Мертвенно стоит на мертвом озере тростник. / Струится серым воздух в устье мирозданья. / Лес засыпает. Ворона тревожный крик. / Лишь отделяет быстрый слезопад меня / От муки ада и конца” (“Поздно”)⁹. Один из самых ярких представителей и певцов богемы (“...sing ich euch, ihr gebenedeiten Cafés; / sing ich die tiefgeliebte décadence”. “Ода благословенному утру”¹⁰), он считал себя героем “из мира Достоевского”: “Aus der Welt Dostojewskis sind wir hintergeblieben: / Gespenster, die Lautrec und Verzweiflung lieben” (“Мы призраки”)¹¹. Ни с чем не спутаешь это чувство, этот призрак наичернейшего пессимизма. По мнению его друзей и знакомых, это был Décadence не от скуки пресыщения, а от отчаяния¹². Он же, знаток любви и “художник отношений с женщинами”, вдохновенно и изысканно писал о них (“Die schmalsten Mädchen tragen Riesenhüte / Und lächeln sanft, wie Mädchen Maeterlinks... / Es glimmen unter sehr geschminkten Brauen / Gazellenblicke rätselhafter Art”¹³) и о барах, кафе, варьете, где большей частью и возникали эти словесные арабески, эти восхитительные молниеносные прозаические зарисовки. “Ода благословенному утру”, посвященная Э. Хеннингс, превозносит деятельное, бодрое ничегонеделание за столиком кафе ранним утром (“Сладчайшее из всех распутств: / устроиться в кафе уже с утра…/ Сигарета: струится светлым медом. Опиум как в купол заключил меня”), непостижимое счастье наслаждения моментом (“О вкус всесильной власти мига!”), в которых для поэта заключена высочайшая свобода мысли. Оценивающий, цинично-деловой, жадный мужской взгляд с одинаковым интересом и нетерпеливым трепетом просматривает-“вскрывает” утренние газеты и посетительниц (“Lesen, blättern, man entknöspelt Zeitschriften wie Mädchen: fiebernd-sachlich, weihevoll-zynisch”). Радость от языка при этом напоминает радость большого денди от мелочей, составляющих его элегантность, и от цинизма его высказываний, полных превосходства. Но полного погружения в это ничегонеделание не происходит никогда. Железный интеллект продолжает работать. И он держит все. Он бдит... В этом декадансе кроется поразительная сила: и мы верим, когда поэт этих “лакированных чертовщин, напомаженных страданий и маленьких лиловых неврозов” (“Ода благословенному утру”) говорит про себя: “Я бестия солидная. / Убить меня не просто” (“Ich bin eine solide Bestie. / Schwer zu töten”).

Столь же изысканным был признан и так же высоко оценен и следующий поэтический сборник Ф. Хардекопфа “Частные стихотворения”: “Privatgedichte”¹⁴ – “этим названием он дал своим стихам очень точное определение: это очень личные впечатления от цивилизованного мира и асфальта больших городов, а если где-то и промелькнет природа, то словно сквозь бокал аперитива. Он любит силой своего интеллекта обращать подмеченные тончайшие детали в нечто абстрактное”¹⁵.

После объявления Германией войны Франции в 1914 году Ф. Хардекопф был в отчаянии и повторял: “Если бы я был Францией, я бы сказал немцам: пожалуйста, можете завоевывать нас. Мы не защищаемся, мы не возьмемся за оружие”¹⁶. В 1916 г. Ф. Хардекопф, бескомпромиссный противник войны, уезжает вместе с Г. Баллем и Р. Шикеле в Швейцарию, где тесно сотрудничает с дадаистами в Cabaret Voltaire (Г. Балль, Э. Хеннингс, Т. Цара, Г. Рихтер и др.). После окончания войны, 23.12.1921 г. на первом этаже старого "Cafe des Westens" актриса и инициатор многих культурных начинаний Берлина 1920-ых годов Роза Фалетти (1876-1937) совместно с Ф. Хардекопфом открыла кабаре, унаследовавшее второе имя кафе "Café Groessewahn". В тесном помещении, вмещавшем до 300 человек, с большим успехом выступала Б. Эбингер с шансонами, написанными на музыку ее супруга Ф. Холлендера. Литературную поддержку программ кабаре первых лет существования обеспечивали Клабунд, В. Меринг, Э. Мюзам и Ф. Хардекопф. Затем Ф. Хардекопф на 11 лет исчезает с литературного горизонта Берлина и проживает вместе с бывшей актрисой театра Рейнгардта, ослепительной красавицей З. Штауб в Берне, Цюрихе и Тургау. С 1933 года поэт лишен гражданства, во время оккупации Франции попадает во французский концентрационный лагерь, откуда его вызволяют влиятельные французские друзья-писатели (А. Жид). Во время пребывания в лагере все чемоданы с его манускриптами и набросками к труду всей его творческой жизни “Декаданс немецкого языка” были уничтожены или потеряны. С 1916 года, после столь блистательного литературного старта, из собственных сочинений Ф. Хардекопфа до конца его жизни не появилось ни строчки. Он занимался только переводами Бальзака, Мопассана, Золя, Жида, Кокто, Франса, Мериме и др. и достиг на этом поприще поразительного мастерства. Ф. Хардекопф открыл для немцев французскую литературу и был одним из величайших переводчиков, который владел в совершенстве всеми тончайшими нюансами стиля каждого из переводимых писателей. Так, к французской поэтической короне А. Жида он добавил еще и немецкую. А. Жид, владевший немецким, считал эти переводы “поразительно помолодевшим зеркальным отражением оригинала”¹⁷. Ф. Хардекопф стал признанным и недосягаемым интерпретатором французской литературы. Эта творческая двойная жизнь в двух языках снискала ему заслуженную славу, за переводы с французского город и кантон Цюрих присудили ему несколько литературных премий. Однако в последние годы его жизни заказы от Швейцарской книжной гильдии на переводы перестали поступать. От отчаяния и нищеты Ф. Хардекопф и З. Штауб пристрастились к наркотикам и впоследствии оба были препровождены в цюрихскую клинику для душевнобольных “Burghoelzli”, где Ф. Хардекопф и скончался.

Примечания

¹ Полное издание произведений Ф. Хардекопфа вышло в 1963 году: Hardekopf F. Gesammelte Dichtungen. Zürich, 1963.

² Hiller K. Ferdinand Hardekopf. Drei Worte zu Oppenheimer's Portrait. Würdigung // Die Aktion 2 (1912). Sp.1484-1486.

³ “Nymphenburg”; “Halensee”; “Notiz”; “Nachts” // Der Kondor. Heidelberg, 1912.

⁴ Richter H. Ferdinand Hardekopf // Dada-Profile. Zürich, 1961. S. 47.

⁵ Der Abend. Ein kleines Gespräch. Leipzig, 1913 (Der jüngste Tag, Bd. 4); Privatgedichte. München, 1921 (Der jüngste Tag, Bd. 85).

⁶ Lesestücke. Berlin-Wilmersdorf, 1916 (Aktions-Bücher der Aeternisten, Bd. 1).

⁷ Loerke O. Neue Dichtung. Über F.Hardekopf: Lesestücke // Die neue Rundschau 27 (1916). S. 1560-1569; Rubiner L. Das Paradies der Verzweiflung. F.Hardekopf: Lesestücke // Die weissen Blätter 3, III (1916). S. 97-101; Gregori F. Lyrische Mischernte I // Das literarische Echo 19 (1916-17). Sp. 1506-1509.

⁸ Usinger F. Ferdinand Hardekopf // Gesichter und Gesichte. Darmstadt, 1965. S. 74-75.

⁹ Hardekopf F. Spät // Die weissen Blätter 3, 1916. S. 107 (первая публикация).

¹⁰ Hardekopf F. Ode vom seligen Morgen // Die Aktion 5 (1915). Sp. 647-648 (первая публикация).

¹¹ Hardekopf F. Wir Gespenster // Die Aktion 4 (1914). Sp. 80 (первая публикация).

¹² von Harden S. Erinnerungen an einst... // Imprimatur. Neue Folge. Bd. 3, 1961/62; S. 219-222; Moor-Wittenbach E. Vorwort // Gesammelte Dichtungen. Zürich, 1963.

¹³ Hardekopf F. Bar // Lesestücke.

¹⁴ Tucholsky K. Privatgedichte // Die Weltbühne 18, II (1922). S. 151-152.

¹⁵ Schöffler H. Ferdinand Hardekopf: Der Abend. Privatgedichte // Der Jüngste Tag: die Bücherei der Epoche. Bd. 2 (Hefte 47 – 86): Der Jüngste Tag – Daten, Deutung, Dokumentation. Frankfurt / Main, 1970.

¹⁶ Richter H. S. 48.

¹⁷ Richter H., S. 51.

© Н. В. Пестова, 2002.

Другие исследования об авангарде